Французская революция: Premier Cru Бордо на линии огня.
Автор Джейн Энсон, Перевод WineTime.
Великая французская революция — это, пожалуй, самое насыщенное и уж точно самое важное десятилетие в истории Франции. С 1789 по 1799 год в условиях экономического кризиса, бесконечной и запутанной политической борьбы, народных восстаний и кровавого террора на руинах старого порядка строилась новая Франция. Как пережили это время великие шато и их хозяева? Чем Лафит, Латур, Мутон, О-Брион и Марго были накануне революции, и что стало с ними после нее?
Когда революционная волна докатилась до Бордо, хозяйства, известные сегодня как Premier Cru (Первые Крю), уже были главными игроками на местном винном рынке. Их владельцы принадлежали к привилегированному дворянскому сословию, получали большую прибыль и наслаждались благами, которыми просвещенный восемнадцатый век пока что щедро делился с ними. Однако социальные потрясения, которые вот-вот навсегда изменят Францию, отразятся на их жизнях самым драматическим образом: три из пяти хозяйств потеряют своих владельцев.
Ни один французский город не пострадал от репрессий так, как Бордо. Причина была в связи с жирондистами — политической фракцией, получившей свое название от департамента Жиронда, центром которого был Бордо. Жирондисты активно поддержали восстание 1789 года, однако к 1793 году превратились во врагов революции. Даже несмотря на то, что большинство парламентариев в Бордо не были жирондистами, их все равно обвинили в пособничестве. К началу революции дворянство Бордо насчитывало 800 фамилий, к началу XIX века их было уже вдвое меньше. 79 представителей дворянства, среди них 36 членов парламента, были обезглавлены. 408 человек предпочли изгнание и отправились в Испанию. Те, кто решились остаться на родине, были лишены титулов и обложены такими налогами, что на их погашение ушли все остатки былого богатства.
Последние годы при старом режиме поразительно контрастируют с ужасами, которые принесла привилегированным сословиям революция. Пять первых крю процветали как никогда и счастливо пожинали плоды своего успеха. Знаменитая лондонская таверна «Голова Понтака», основанная Франсуа-Августом Понтаком из Шато О-Брион в 1666 году, успешно работала до 1780-х годов. Аристократы, художники, писатели регулярно собирались здесь, чтобы попробовать изысканные блюда в сопровождении вина Haut-Brion, а Франсуа-Август прослыл щедрым и гостеприимным хозяином. После себя он оставил кучу долгов и ни одного наследника, а вот знаменитое бордоское шато процветало, отданное в заботливые руки племянников — Терезы де Понтак и Луи-Арно Ле Конта. Тереза была замужем за Франсуа-Жозефом де Фюмелем, семье которого принадлежало еще и Шато Марго.
В это же время росли и богатели Лафит и Латур. Единственный сын Александра и Марии-Терезы де Сегюр, Николя-Александр родился в Бордо 20 октября 1697 года. В 1716 году его отец умер, и девятнадцатилетний юноша вместе с должностью председателя парламента Бордо (революция прервет эту практику передачи титулов по наследству) унаследовал также Лафит и Латур.
Два года спустя молодой маркиз де Сегюр купил у семьи Фуа-Кандаль хозяйство с красивым названием Seigneurie de Mouton, однако через два года продал его барону Жозефу де Брану. Именно де Бран заложил крепкий фундамент будущего Мутона как одного из главных винодельческих хозяйств Бордо. Ему быстро удалось заинтересовать своим вином негоциантов из Place de Bordeaux: цены начали расти и вскоре сравнялись с ценами на лучшие вина пока что условной «второй категории» вроде Pichon de Longueville. До уровня «первых» еще было далеко.
Мутон: Начало
С самого начала Жозеф де Бран, сын королевского советника Бертрана де Брана, видел большой потенциал в своем новом приобретении. Переименовав его в Шато Бран-Мутон, он построил винодельню. Старые лозы остались на винограднике со времен Фуа-Кандаль, прошлых владельцев, но де Бран видел необходимость в масштабном расширении виноградника, над чем усердно работал. Это очень характерно для первой половины XVIII века: в этот период в Пойяке новые виноградники появляются с бешеной скоростью, поскольку виноделие становится как никогда прибыльным.
Барон Жозеф стремился скупить как можно больше земли для Мутона. основным местом его работы был парламент Бордо, но делом всей жизни для него был виноградник, на который он в итоге спустил все свое состояние. К 1769 году, когда Жозеф де Бран умер, в Мутоне уже производили достаточно отличного вина, чтобы платить по обязательствам не деньгами, а бочками. К примеру, право на охоту в угодьях, де Бран оплачивал вином. Городские архивы сохранили документы, из которых мы узнаем, что вдова барона Элизабет Дюваль имела немало трудностей при вступлении в наследство и жаловалась, что арендаторы не хотят платить ей ренту. Вдова Дюваль наняла нотариуса по фамилии Мотардье, которому удалось добиться личного письма от короля Людовика с подтверждением ее прав. Известно, что для вдовы и ее сына Гектора эта история закончилась хорошо: они начали получать ренту и исправно оплачивали собственные счета, правда, не столько серебром, сколько вином, следуя примеру покойного барона.
Маркиз де Сегюр, «Принц лоз».
Вернемся в Лафит и Латур, где маркиз де Сегюр, продав Мутон, мечтает о настоящем признании для своих вин: пока их любят только в лондонских тавернах, а французский высший свет с ними не знаком. Как ни странно, Франция поздно поняла ценность Бордо. Не только потому что здесь делали «вино для англичан», а в первую очередь по сугубо географическим причинам: Бордо довольно далеко от Парижа, у которого почти под самым боком раскинулась Бургундия. Здесь делали «вино для королей», потому что парижским негоциантам было удобно поддерживать связи в первую очередь с виноделами Бургундии и Шампани.
За шестьдесят лет до этого, в 1660 году, хозяин Шато О-Брион, предприимчивый Арно де Понтак, поставил свое вино ко двору английского короля Карла II сразу же после коронации. О-Брион полюбилось Карлу и надолго стало главным вином во дворце и — благодаря уже упоминавшейся таверне «Голова Понтака» — во всем Лондоне. В 1720-е годы Николя-Александр де Сегюр сделал почти то же самое при французском дворе, познакомив с Лафитом и Латуром маркизу де Помпадур и Людовика XV. По сохранившимся свидетельствам, личные качества де Сегюра сыграли не последнюю роль в продвижении его вин. При дворе короля он чувствовал себя как рыба в воде, его знали как самого богатого человека в Бордо, и он не стеснялся демонстрировать свое богатство. Де Сегюр владел домом в Париже, регулярно посещал Версаль и вкладывал огромные деньги в свои виноградники в Пойяке, за что, по-видимому, и получил от Людовика XV неофициальный титул «Принц лоз» (Prince of the Vines).
Владельцы всех без исключения винных хозяйств, о которых мы сейчас говорим, вели очень расточительный образ жизни. Все они были знатью: маркиз в Лафите и Латуре, барон в Мутоне, граф в О-Брионе и Марго, и все они получали большую прибыль от своих поместий. Так, 86% состояния маркиза де Сегюра делали Лафит и Латур. Неудивительно, что они обожали свои шато, не жалели никаких денег на их содержание, обставляли их лучшей мебелью, щедро декорировали и устраивали роскошные приемы для таких же благородных гостей.
Специалист по истории Бордо Мишель Фижак считает, что эти шато были одними из самых дорогих домов своего времени. Сохранились документы с ценами на кровати: одна хозяйская кровать стоила 300 ливров, а одна кровать для слуг — 50 ливров. Для сравнения, священник в то время получал в среднем 240 ливров в год. Поскольку камины в те времена были единственным средством обогрева шато, хозяева не отказывали себе в удовольствии приобрести массивную, высокую теплую кровать с балдахином, — такую, чтобы в нее поместилось не меньше двух матрасов, — лучшее постельное белье из шерсти и плотные пледы, декорированные тафтой и шелком. Все это было очень дорого и считалось большой ценностью. Известно, что у графа де Фюмеля в Шато О-Брион было триста комплектов постельного белья.
В это время в Пойяке маркиз де Сегюр славится своими роскошными пирами. Сохранившиеся описи кухонной утвари позволяют представить себе масштаб этих мероприятий: сотни разнообразных емкостей для приготовления пищи, огромные котлы для супов, котлы поменьше для рыбы, шампуры для мяса и многое другое. Известно, что любимым блюдом гостей де Сегюра были знаменитые садовые овсянки, приготовленные поистине чудовищным способом. Во время осеннего перелета птичек отлавливали сетями, затем насильно откармливали, заперев в темном ящике с пшеном. Дело в том, что в темноте у них запускается инстинкт непрерывного поглощения пищи: птице кажется, что ночи становятся длиннее и пора готовиться к холодам и перелету. Затем откормленных овсянок топили в арманьяке, ощипывали и жарили целиком. Съедать овсянку тоже полагалось целиком, выплевывая крупные кости. По традиции головы трапезничающих накрывались салфеткой. Одни считают, что это было нужно для лучшей концентрации аромата, другие — что салфетка скрывает от «глаз божьих» того, кто ест птицу, приготовленную таким ужасающим способом. Третьи объясняют, что салфетка нужна просто для того, чтобы остальные сидящие за столом не наблюдали, как едок неаппетитно выплевывает кости.
Поедание садовых овсянок было страшно популярно накануне революции. После нее востребованность блюда поубавилась, но совсем в небытие так и не канула. Охоту на этих птичек во Франции запретили лишь в 1999 году, но, поскольку поедание овсянок незаконным не считается, их продолжают отлавливать. В январе 1996 года в одном из скандалов оказался замешан уже покойный к тому моменту президент Франции Франсуа Миттеран: именно овсянок, приготовленных по традиционному рецепту, он заказал к своему последнему ужину.
Разделение Лафита и Латура
При жизни маркиза де Сегюра Лафит и Латур были практически неотделимы друг от друга, однако в революционный период они вошли по отдельности. У Николя-Александра было четыре дочери, так что после его смерти в 1755 году хозяйства были поделены между многочисленными членами семьи. Старший внук маркиза Николя де Сегюр стал единственным хозяином Лафита, а Латур поделили между собой семьи трех младших дочерей.
С этого момента изменилось не только руководство, но и коммерческая стратегия хозяйств. При покойном маркизе делами обоих шато занимался один нотариус по фамилии Сьюсс, а вина Лафит и Латур продавались негоциантам по одной цене. Так, например, запись в гроссбухе маклера Лоутона от 16 декабря 1757 года сообщает, что и за Suisse-Latour, и за Suisse-Lafite он заплатил по 1300 ливров за бочку. Пройдут десятилетия прежде, чем цены вновь сравняются.
В конце 1750-х делами Лафита занялся некий Доманджер, а Латур остался под опекой Сьюсса. Разделение хозяйств пошло на пользу Латуру. Дело в том, что прежде Сегюры вкладывались преимущественно в Лафит, где производилось на треть больше вина, чем в Латуре: в 1750-е годы на 107 бочек Лафита приходилось всего 70 бочек Латура. После раздела все изменилось, и если в 1759 году у Латура было всего 38 гектаров лоз, то к 1794 году виноградник хозяйства успел увеличиться до 47 гектаров.
Кроме того, поскольку Латур после раздела получил целых трех владельцев, у него было заметно больше шансов не осиротеть в результате революции. Так и вышло: избежать гильотины не удалось только одному из хозяев, графу де Сегюр-Кабанаку. Оставшиеся двое, граф де Ля Паллю и маркиз де Бомон, не только уцелели, но и сохранили свои доли в шато. Доля несчастного де Сегюр-Кабанака (27,06%) была продана вдове известного в Бордо доктора Жанне Курежоль-Тулон. Важно отметить, что после этого Шато Латур крупно повезло еще раз — его так никогда и не национализировали.
Конечно, в сложные годы не все в Латуре было гладко. Об этом свидетельствуют записи управляющего шато по фамилии Пуатевен. Вступив в должность в 1797 году, он сразу же столкнулся с плачевным состоянием виноградника, а затем, восстановив лозы, — с необходимостью постоянно бороться за то, чтобы цены на Латур оставались на заслуженно высоком уровне. Надо сказать, что с этой задачей он справлялся на отлично.
В 1842 году, когда количество владельцев Латура в очередной раз увеличилось в несколько раз, было решено организовать семейную компанию Societe Civile du Vignoble de Chateau Latour, ставшую первой винной компанией такого типа во Франции. Societe просуществовала до 1962 года, и все это время в нее входили потомки де Сегюров. Выходит, что де Сегюры владели Латуром более 250 лет, если считать с 1695 года, когда Александр де Сегюр женился на Марии-Терезе де Клозель, получившей в приданое будущее великое хозяйство.
Мутон, как и Латур, относительно спокойно пережил революционные потрясения. В первую очередь благодаря тому, что на винограднике не было великолепного замка, который новые власти могли бы отобрать. Владелец Мутона Гектор де Бран остался в живых, но, как и все уцелевшие дворяне, был обложен налогом, который фактически лишал его средств к существованию. В 1802 году в департаменте Жиронда экстремально высокие налоги были обязаны платить 600 человек, среди них 170 дворян, остальные — негоцианты, владельцы недвижимости, врачи и другие специалисты. Сохранился список этих налогоплательщиков, из которого мы узнаем, что налог Гектора де Брана составлял 8 792 франка (ливры отменили в 1795 году) и был вторым по величине во всем департаменте.
Лафит же незадолго до революции сменил владельца. Николя де Сегюр имел склонность к азартным играм, которая в конечном счете привела к тому, что за три года до революции, в 1786 году, он был вынужден продать Лафит своему кузену Николя-Пьеру де Пишару за 880 тысяч ливров.
Пишар был юристом, членом городского магистрата, а с 1760 года — председателем парламента Бордо. А еще он был одним из самых богатых людей во всем регионе. Кроме виноградников в Пойяке и Сотерне он владел большой фермой в Ландах, а также одним из самых роскошных городских особняков в Бордо. Архивные документы свидетельствуют, что Пишар был не менее гостеприимным хозяином, чем маркиз де Сегюр, и тоже очень любил щегольнуть перед друзьями: количество столовых приборов позволяло принять в доме 314 гостей, а в винном погребе, помимо вин Бордо, хранили шампанское, портвейн, мускат, шерри и марсалу.
Финал
Все вышеперечисленное, все блага и возможности, которыми пользовался Николя де Пишар, оказались бесполезны, когда пришла революция. Как назло в течение нескольких предшествующих ей лет погода не была благосклонна к виноделам, и Лафиту приходилось нелегко: один неудачный сезон следовал за другим. Но как только все наладилось, и Пишар оправился от убытков, у него на пороге появились «революционные силы». Его земли и собственность были оценены в более чем 1 миллион ливров и конфискованы, а сам Пишар вместе с женой был казнен на гильотине 30 июня 1794 года, на самом пике террора. Лафит стал собственностью Франции.
Точно так же не повезло семье Фюмель, которая владела О-Брионом и Марго. С 1749 года оба хозяйства принадлежали Жозефу де Фюмелю. Он происходил из рода Лестоннаков, которые в XVI веке основали Шато Марго, и много лет успешно служил военачальником во французской армии, за что получил дворянский титул. В 1773 году Фюмеля назначают комендантом крепости Шато Тромпетт (Chateau Trompette). Она находилась на месте нынешней площади Кинконс в центре Бордо. Ее построили в середине XV века, сразу после окончания Столетней войны, в память о том, как могучая Франция вернула себе власть над регионом Бордо, а также на случай, если англичане вдруг вздумают снова испытать здесь свою удачу. В XVIII веке Шато Тромпетт все еще была важным военным объектом, обеспечивающим защиту крупному и богатому порту Бордо. Она будет разрушена в 1818 году.
В 1781 году Фюмель получил Большой крест ордена Святого Людовика, а в мае 1787 года принимал у себя в Шато О-Брион Томаса Джефферсона. Будущий президент США в те годы служил послом во Франции. Отправляя своему зятю Френсису Эппсу несколько бутылок вина 1784 года, он сообщал, что «это лучшее вино Бордо с виноградника Обрион (Obrion)». Справедливости ради следует отметить, что Джефферсон высоко оценил вина всех будущих первых крю: он написал о них много хороших слов, а счастливчик Эппс получил немало бутылок на пробу.
Фюмель обожал свои виноградники, глубоко разбирался в виноградарстве и даже написал по этой теме трактат, пользовавшийся большой популярностью в XVIII веке. В О-Брионе он также окончательно решил вопрос с долями, отдав семье Ле Конт часть виноградника. На своей части он провел впечатляющие работы: обустроил огромный французский парк, роскошный объект, отвечающий всем требованиям модного в те времена «регулярного стиля» в ландшафтной архитектуре, с симметричными аллеями, деревьями и кустарниками идеальной формы. Главное здание шато при Фюмеле обзавелось новыми пристройками и оранжереей.
Жозеф де Фюмель был бесконечно предан королю Людовику XV, и эта преданность однажды обернулась большими неприятностями для его дочери Марии-Луизы-Елизаветы. Когда король заболел, его фаворитка мадам де Барри поняла, что после его смерти ей потребуется протекция. Заполучить ее она решила, устроив брак своего младшего брата Жана-Батиста-Гийома-Николя с дочерью Фюмеля. Фюмель даже был готов отдать молодому человеку пост коменданта Шато Тромпетт, но не руку дочери. Однако здесь вмешался сам Людовик, и брак немедленно состоялся. При этом Фюмель не позволил зятю взять свою фамилию, а вместо этого дал ему девичью фамилию своей жены — Аржикур.
Несмотря на давние связи с королевским двором, Фюмель и после Революции продолжал пользоваться большой популярностью у жителей Бордо. В день взятия Бастилии — когда старая тюрьма-крепость, символ всевластия французских королей, пала — Фюмель был среди простых людей, добровольно оставив свой пост коменданта Шато Тромпетт. Приняв революцию всем сердцем, он собрал все свое золото и раздал нуждающимся. Жителей Бордо такой щедрый поступок сильно впечатлил, и 19 февраля 1790 года они избрали Фюмеля мэром города. Однако тучи над головами даже самых лояльных представителей дворянства стали сгущаться, и уже в следующем году он был вынужден оставить должность.
Фюмель отправился в Шато О-Брион, где намеревался вести тихую жизнь, однако в 1793 году террор добрался и до него. Революционный комитет во главе с кровожадным Жаном-Франсуа де Лакомбом вынес решение об аресте Фюмеля. Его отправили в тюрьму, а О-Брион конфисковали. Официально Фюмелю предъявили обвинение в укрывательстве нескольких священников, не желавших приносить присягу на верность революции. На самом деле комитет получил коллективный донос, составленный крестьянами, арендовавшими у Фюмеля земли, но не в Пессаке, а южнее — близ современного города Ажен. 27 июля 1794 года Фюмель был казнен на гильотине перед ликующей толпой, собравшейся на площади Дофина в Бордо (к тому времени ее уже успели переименовать в Национальную, а сегодня это площадь Гамбетта). Три дня спустя та же судьба постигла его дочь Марию-Луизу.
Перед смертью Фюмель передал управляющему О-Брионом набор инструкций на время, как он написал, «моего отсутствия». Там были рекомендации по уходу за лозами, определению времени сбора урожая, найму рабочих и размеру оплаты их труда, уходу за зданием шато и служебными постройками.
Муж Марии-Луизы Фюмель, Жан-Бастист, звавшийся теперь ле Конт д’Аржикур, продемонстрировал чудовищное малодушие и покинул Францию, как только дело запахло жареным, оставив свою семью на растерзание революции. По странному совпадению в день казни Фюмеля в Париже был свергнут Робеспьер и эпоха кровавого террора завершилась. Еще через четыре дня все члены революционного совета Бордо, вынесшие Фюмелю смертный приговор, были арестованы и немедленно казнены, но «графу О-Бриону» эта справедливость уже была ни к чему.
Канал WineTime в Telegram